И вдруг ни с того, ни с сего, армия покатилась обратно, а вслед и великий князь с войском. Ополчение-то Световид присоединил к армии, а сам возглавив тысячу посадской конницы начал прочесывать местность, в поисках припоздавшего ворога, да почуявших кровь лихих, что почитай уж не таясь начали трепать округу. Забот хватало, а потому о том, что от главного штурма крепость отделяла самая малость и все висело на волоске узнал, когда та опасность уж миновала. А коли опасности нет, сын жив и здоров, то чего уж нестись на границу сломя голову, нужно все приводить в порядок, опять же зима не за горами, а люди почитай в открытом поле остались. Смолины всю историю рода из поколения в поколение служили княжеству, служили крепко не щадя живота своего и не ему начинать с небрежения долгом.
Но вот наконец сынок, отрада и надежа, те два обормота никак не желают браться за ум, прибыл в отчий дом и предстал пред глазами главы рода. Ан нет, не главы, только отца. Эвон глава, вошел хмурый и грозный, а глаза на мокром месте, но непрошеная слеза утерта перед тем как войти в горницу, а они и не дураки что-либо замечать.
— Здрав будь, дедушка.
— И тебе поздорову Градимирушка. Слышал, слышал, чести родовой не уронил, все пушки у ворога уволок и крепость отстоял, хотя и малость самая от разгрома отделяла и людишек у тебя было всемеро меньше. Предки с небес сейчас с гордостью взирают на кровиночку.
— Не велика моя заслуга, дедушка, то люди у нас такие боевитые, про слабину не помнящие. Кстати, батюшка, о слабине. Что там с помощником моим решилось.
— Ты про Малагина? — Скривился Световид, словно крутой закваски хватанул с излишком.
— Иного у меня не было.
— Ну дак и не будет. Крепость-то на кого оставил?
— На сотенного голову, дельный вой, да и я не на долго. Вот крепость подлатали, вырвался на пару деньков, а потом обратно. Но ты не ответил.
— Ты ведь знаешь, что род Малагинский крепок и в чести у Мирлюба.
— То я ведаю, как и то, что они первые и пока единственные взялись строить большие корабли, чтобы пересечь океан, да только род это одно, а паршивая овца его портящая иное.
— Все одно к одному. В воинских начальниках ему не хаживать, твою грамотку без внимания великий князь не оставил, но к ответу никто его призывать не стал.
— Ну хоть так, не то как подумаю до чего может такой начальник довести, коий хорохорится и грозится, а как ворог к стенам подступает, так полны порты накладывает. Но ить он может и в иные начальники выбиться.
— Тут мы с тобой государю не указ.
— И кого на его место пришлют?
— Уж должен выехать, затягивать не станет. Да ты его знаешь, даже биться вместях приходилось. Сын Бажена боярина Вяткина, товарища моего старинного.
— Боян! Славный вой, и храбр и с головушкой в дружбе.
— Скажешь тоже вой, ему только двадцать.
— И что с того? Он в семнадцать ворогу не кланялся, командовал прожженными вояками, а и тех от стыда краснеть заставлял да погонял в атаку, а при нужде, так и за порты оттягивал назад. Возраст тут не главное.
— Вот и учи парня, потому как сдается мне, прочат его тебе на смену. Да не гляди ты так на меня, моих козней в том нет, да и когда он будет готов принять ту крепость, года два минует, не меньше. А потом, ты что же считаешь, что у Миролюба дум по тебе никаких нет, так всю жизнь и продержит в Обережной? По мне так хорошо бы, все под боком, даже не смотря на прошлую осаду, а куда тебя великий князь забросит волю его выполняючи, даже и не ведаю.
— Ничего, батюшка мы ить род служивый, — сразу же приободрился теми словами Градимир. Ну, не хотелось ему пока садиться в вотчине, молод еще. Впрочем, это с какой стороны глянуть, уж четвертый десяток начал разменивать. — Батюшка, я проезжал мимо постоялого двора у Приютного… Твоей заботой?
— А ты думаешь, не ведаю, что уж второй раз Добролюб твою жизнь спасает?
— В третий, — глядя в упор на отца, поправил Градимир, — не надо батюшка. Все понимаю. Не скажу, что со всем согласен, но понимаю и… Спасибо за заботу. По началу как прознал… А потом… Кто знает, на что я буду способен за своих деток.
— Ну, так и забыли про то. Твоего греха нет, а я отвечу перед Отцом небесным, коли на этом свете никто цену не спросит.
— И еще, батюшка. Добролюба не вини. Не гоже так-то за службу верную награждать. Хотел он того или нет, но все одно к одному приходит.
— Не буду.
— Слово боярина Смолина молви.
— Ты думаешь, что говоришь-то!? За безродного скомороха просишь слова боярского!
— Я тебе то слово даю внучок, — вмешался старческий скрипучий голос Радмира, — и не за себя, а за род наш, — голос зазвенел сталью, чего уж давно не случалось со стариком.
Лучше бы и не надо, потому как он тут же зашелся кашлем, да таким, что отпрыски заволновались. Но обошлось, быстро отпустило. Градимир бросил быстрый взгляд на отца и понял, что Добролюб от расправы был недалек, но дед своей волей пресек все думы на корню.
— Иди внучок, женка-то ждет, чай тоже места себе все это время не находит, — когда дверь за внуком закрылась, Радмир бросил строгий взгляд на Световида и проскрипел, сил уж на крепкий голос не осталось, — Порушишь слово, проклятье от меня на твою голову, даже из могилы. Все ли понял?
— Батюшка…
— Крепко тот скоморох повязан с родом нашим. Он и не хочет, а судьба толкает, она мух ловит, так сами подталкиваем.
— Рассказывай, что прознала, — Смеяна вцепилась в руку служанки и повела в дальнюю горницу.
Лучше бы в сад, да только дождик зарядил, под открытым небом или в беседке не так чтобы и уютно. Батюшку конечно давно не видела и переживала за него сильно, но с ним ведь все хорошо. Сам он ничего сказывать не станет, а что да как там было знать страсть как хочется. Они тут только слухами пробавлялись, один невероятнее другого, а с батюшкой вернулись боевые холопы, неотлучно с ним все время проведшие, вот кто все доподлинно знал. Только невместно боярышне с расспросами, любопытства полными, подходить к холопу. А вот холопка прислужница, это уж совсем иное.